Бедные люди сопровождали будущего писателя с колыбели. Семейство было «русское и благочестивое», посчастливилось и с няней Аленой Фроловной, умевшей рассказывать «такие славные сказки». Родители же вечерами читали вслух Державина, Жуковского, Пушкина, и к десяти годам Федя уже усвоил почти все главные эпизоды русской истории по Карамзину. Сам же читать он учился по книге «Сто четыре священные истории Ветхого и Нового Завета».
Есть мнение, именно это и были три составных источника будущих идеологических грез Федора Михайловича Достоевского – народные сказки, романтизированная национальная история, Священное Писание.
Но нет, был и четвертый источник – ничем не заслуженная доброта крестьянок нищей деревеньки, которую, залезши в долги, приобрел отец. Господский дом был жалкой мазанкой, но писателю запомнился соседний березняк, в котором девятилетний мальчишка испугался привидевшегося волка. А пахавший неподалеку добрый мужик Марей, улыбаясь «материнскою и длинною улыбкой», успокоил улепетывавшего со всех ног барчонка: «Полно, родный».
Потом были Главное инженерное училище, увлечение социализмом, расстрельный приговор, каторга, озверелое окружение и вдруг – почти забытый образ Марея…
На вершине славы Достоевский и провозгласил всемирную отзывчивость исторической миссией русского народа: «Я просто только говорю, что русская душа, что гений народа русского, может быть, наиболее способны, из всех народов, вместить в себе идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия»
Красиво сказано, ничего не скажешь! Достоевского и в христианстве пленяла прежде всего не его практичность, а его красота.
Источник: