С 1 января 2022 года десятки книг, фильмов и музыкальных композиции, ранее охраняемых авторским правом, перешли в общественное достояние. В том числе и первая книга Алана Милна о Винни-Пухе.
Как уже сообщал «Новый День», ушедший 2021-й по многим датам – юбилейный для всемирно известного медвежонка. Но и начало 2022-го оказалось не менее судьбоносным для этого всеми любимого литературного персонажа. Винни стал достоянием мира, перестав быть дойным медведем корпорации Диснея (выкупившей все права на героев Милна еще 60 лет назад). Теперь любой может использовать этих героев без чьего-либо согласия и совершенно «безвозмездно – значит даром». Правда, Disney все еще владеет мультипликационными образами персонажей, но для русскоязычной публики это неважно – у нас есть всё своё: и книжка, и мультик, и, кстати, Рождество, которое «Новый День» предлагает провести в компании филолога Веры Владимировой, отечественных литераторов и знакомых с детства героев, для многих ставших друзьями.
Английская сказка на русский лад
Поколение 45 +, то есть моё плюс – минус, представителей коего я по-дружески пыталась тестировать на предмет восприятия давнишних и относительно свежих переводов, адаптаций и прочих «вариаций» на русском произведений о Винни-Пухе, отвечали, словно сговорившись (и демонстрируя удивительное гендерное единодушие), примерно следующее:
«В плане этой сказки – я испорченный респондент, ибо вырос/ла на:
«Хорошо живёт на свете Винни-Пух!
Оттого поёт он эти Песни вслух!»,
а со следующим переводом (не говоря уж об английском оригинале) познакомился/ась, когда школу окончил/а. Поэтому для меня Винни – это прежде всего или только рисунки Владимира Зуйкова, текст – стихи Заходера, мультфильм Хитрука, музыка Моисея Вайнберга. И Сова моя – самоуверенная шкрабина в старомодных очках, а не играющий в интеллектуала Филин…»
Исчерпывающее, так сказать, саммари о судьбе Винни и его друзей, «пересаженных» талантливыми и ординарными профессионалами из Стоакрового Эшдаунского леса в Чудесный российский лес – подмосковный, по большей части.
Феномен обрусевшего Винни связан с творчеством Бориса Заходера – писателя и поэта, который перевёл на «язык родных осин» книжки про Мэри Поппинс, Питера Пэна, Алису…
И хотя БЗ был в этом нелёгком деле не первым, и далеко не единственным, он, как и Милн, стал удачливее других в угадывании запросов читающей аудитории. В данном случае – русскоязычной.
Его Винни-Пух появился на свет спустя три десятилетия после публикации английской дилогии о медвежонке.
А самый первый перевод двух рассказов из первой книжки Милна напечатал советский журнал для детей «Мурзилка» – за двадцать лет до заходеровского. Авторами адаптации стали весьма уважаемые в своей профессиональной среде А. Колтынина и О. Галанина. Имена главных героев, по их версии: Винни-Пу, Пиглет и Христофор Робин. Названия русских глав милновской книжки: «О медведе Винни-Пу и пчёлах» и «О том, как Винни-Пу пошёл в гости и попал в беду». Имя Алана Милна в «Мурзилке» решили не упоминать, у переводов имелся лишь общий подзаголовок «Английская сказка». Это очень приличный перевод, к слову, но в нём (и дело даже не в усеченной версии) слаб дух милновского произведения. На мой вкус, конечно.
И я уж точно не буду бросать камень критики в творческих работников того зубодробительного периода отечественной истории вообще, и вызревания метода соцреализма, в частности. Переводчикам второй половины 1930-х работать было сложнее, чем их коллегам писателям.
Если, создавая собственное произведение по новому методу, литератор еще мог себе поставить некую этическую задачу и подобрать для её воплощения разрешенные художественные средства, то переводчику (особенно начавшему свой профессиональный путь задолго до Октября 1917-го) нелегко было найти обоснование для «идейной переделки» того же Сервантеса или Диккенса, еще сложнее было подобрать инструмент для этой переделки и уловить в чужой классике, отразив в своей версии, непременные элементы «революционного развития».
Понятно, что с такими методологическими коленцами переводить на русский современников, типа Ивлина Во, Грэма Грина (оба метались между католицизмом, агностицизмом, а последний – еще и коммунизмом), Вудхауса и, конечно, Милна было практически невозможно. Их и не переводили. Или переводили – в стол, где-то до начала 1980-х годов. А Милн, например, и сейчас почти не доступен на русском. Но об этой особенности переводческой деятельности в советскую эпоху по методу, разработанному еще Луначарским, а главное – о результатах этого творчества, мы еще поговорим.
Американский след и литовская прописка советского Винни
Первый полный перевод «Винни-Пуха» в СССР вышел… на литовском языке. В 1958-м. За два года до появления русского – заходеровского. Этакое издательское дитя оттепели. И переводческий дебют 19-летнего поэта и писателя Чепайтиса, которому родители дали дивное для поэта имя – Виргилиюс.
Литовский Вергилий, к слову, перевёл на родной язык и кэрролловскую Алису. Женатый первым браком на известной переводчице с европейских языков Наталии Трауберг, он со временем (и во многом, при поддержке, более искушенной в этом ремесле и много более опытной Наталии Леонидовны), стал настоящим перфекционистом перевода.
С этой целью, например, трижды менял имя литовского Винни. Если в 1958-м году мишку звали Mikė Pūkuotukas (тогда ВЧ пользовался не английским оригиналом, а польским переводом милновских книжек, выполненных Иреной Тувим (уже упоминавшейся в первой части саги РИА «Новый День» о Винни), то в 1962-м заглавного героя именуют Trobelė Pūkuotynėje, а в 1998 Винни-Пух еще раз меняет имя и становится Pūkuotuko pasaulis.
Собственно, в том же году, когда издали перевод книжек о Винни на литовском, над переводом сказки Милна на русский начал работать поэт, писатель и переводчик Борис Заходер.
Его собственная версия – «где, как и когда» он был очарован сказкой – весьма литературна и отточена была еще в средне-брежневские времена, когда уже популярный мини-мультсериал Хитрука о Винни-Пухе, добавил известности и автору перевода сказки о простодушном обаятельном медвежонке и его друзьях: «Наша встреча произошла в библиотеке, где я просматривал английскую детскую энциклопедию. Это была любовь с первого взгляда: я увидел изображение симпатичного медвежонка, прочитал несколько стихотворных цитат – и бросился искать книжку. Так наступил один из счастливейших моментов моей жизни: дни работы над «Пухом».
На самом деле, для всего литературного и переводческого цеха не секрет, что плановая экономика в то время давно уже стала реальностью и для издателей. Поэтому вот такие легкие формулы «прочитал, вдохновился, перевёл» – это вынужденная уступка тогдашней цензуре. Нужно было быть очень наивным человеком, чтобы броситься рассказывать публике, журналисту или критику обо всех «подводных течениях» получения заказа на перевод и его последующую относительно быструю публикацию в Детгизе – тогдашнем печатном монополисте литературы для малышей и школьников.
Маститым переводчиком и писателем, обласканным властью, Борис Заходер на тот момент, не был. Его путь в литературе был не трагичен, как у многих его коллег – ровесников, не вписавшихся в сталинское время. Но драматизма в его писательской и переводческой судьбе тоже хватало. Публикации произведений не помогал даже фронтовой бэкграунд: студентом Литературного института Заходер участвовал и в «зимней» войне СССР с Финляндией, и в Великой Отечественной. Не сыграла своей роли и протекция заходеровского наставника Павла Антокольского, и последующее благословение одного из гуру детской литературы Льва Кассиля.
В конце 1940-х Заходера, с отличием окончившего институт, не взяли в аспирантуру родного вуза: сталинская система вовсю боролась с «безродными космополитами», разве можно было допустить в литнауку внука казённого нижегородского раввина?! И плевать, что этот раввин был известным просветителем, а как талантливого публициста Боруха Бер- Залмановича Заходера ценил сам Короленко, более того, называл его едва ли не самым прогрессивным деятелем губернии…
Да что там дед. Родной дядя Саша – социал-демократ ленинской поры тоже «подсуропил» племяннику – на постоянной основе перечил советским деятелям по разным поводам, особенно в плане развития кооперации, поэтому что ни год его арестовывали…
Да еще мама БЗ, Полина Наумовна – профессиональный переводчик выпила уксусной кислоты, сведя счеты с жизнью в тот самый 1932-й год, когда союз писателей обозначил метод соцреализма как единственно возможный способ существования советских авторов и переводчиков.
По всем этим «непристойным» «пунктам» Заходера не взяли и заместителем редактора «Мурзилки».
Кое-что из его стихотворений и переводов печатали, но с таким скрипом… Например, чудесная и любимая уже бог знает сколькими поколениями россиян «Буква «Я»:
Я ведь вам не просто буква,
Я – местоимение.
Вы
В сравнении со мною –
Недоразумение!..
увидела свет через восемь лет мытарств автора по разным редакциям, пока в 1955-м, в очередной номер «Нового мира» стихотворение не поставил тогдашний редактор Константин Симонов. В том же году напечатали отдельным изданием и заходеровский сборник стихов «На задней парте», о котором лестно отозвался Корней Чуковский. Но до судьбоносного 1958-го, когда его наконец-то приняли в Союз советских писателей, поэт Заходер не на шутку опасался, что его сочтут тунеядцем. При том что писатель много и продуктивно сочинял и переводил в это время, например, сказки и веселые истории Карела Чапека.
С полученным заказом Детгиза на перевод книжек Милна появилось ощущение, что «дела пошли». В том же 58-м в августовском номере «Мурзилки» публикуется фрагмент первой книжки о Винни в версии Заходера: «Как Мишка-Плюх пошёл в гости и попал в безвыходное положение». Да-да, в первом варианте Заходер именно так назвал Винни- Пуха.
Но в конце года издательство отвергло рукопись перевода, вычеркнув книжку Заходера из печатного плана на 1959-й.
«Вы будете смеяться»: версию Бориса Владимировича сочли слишком … «американской».
Никаких аналогий, дамы и господа?!
Однако, усилиями многих авторитетных личностей в мире советской детской литературы, книгу поставили в типографский план 1960-го года (с тиражом в 215 тысяч) руководители едва созданного издательства «Детский мир». Главного – заглавного героя переводчик переименовал, произведение же назвал «Винни-Пух и все остальные». Композиция и состав оригинального текста соблюдены не полностью. В редакции 1960 года не 20, а 18 глав: десятая из первой книги и третья из второй – отсутствуют, точнее, сокращенная до нескольких абзацев десятая заканчивает девятую.
Иллюстрировала издание Алиса Порет – ученица Кузьмы Петрова-Водкина. Художник оформляла и другие публикации приключений Винни – в издательстве «Малыш». Порет придумала и нарисовала как небольшие чёрно-белые картинки, так и цветные многоперсонажные работы («Спасение Крошки Ру» и пр). Но круче всего её карта Стоакрового леса (первая на русском языке).
Книжка про плюшевого медвежонка и его компанию стала настолько популярной (особенно в семейной среде советской интеллигенции), что её стали регулярно переиздавать. В 65-м она вышла в ранее забраковавшем работу Заходера «Детгизе» под изменённым переводчиком названием «Винни-Пух и Все-все-все». К этому моменту уже поправили и имя автора – на Алана, до этого советские цензоры отчего-то переименовали Милна в Артура. Что вообще странно: до публикации рассказов о Винни проблем с именем Милна не было: и в сборнике переводов английских авторов Маршака, и в переведенной книги Милна про журналиста Пима, изданной во «взрослом» издательстве «Искусство» (за три года до публикации первого заходеровского перевода) имя писателя было указано корректно – Алан Александр.
Да и ладно, мало ли какие случаются досадности. Главное, что английский медвежонок через все рогатки советской системы добрался до русскоязычных читателей, с которыми тут же подружился. Не возникло ни малейшей проблемы ни с тем, как иностранца приняла аудитория, ни с адаптацией героя/ев в русском лесу. Может, потому что герой Заходера – и вправду больше Мишка-Плюх, чем аутентичный Винни?!
Переводческий улучшайзинг
За два года до выхода в свет книжек о Винни-Пухе на литовском и фрагментарно – в переводе Заходера, автор сказки умер. Да и будь жив – вряд ли смог оценить или раскритиковать советские версии – по причине незнания языков, на которых в Советском Союзе издавали его произведения.
Но что бы точно порадовало Алана Милна, так это культ русской книжки про Винни – вполне сравнимый по масштабам с популярностью сказки на родине.
Любовь к Винни русскоязычных читателей может соперничать только с Алисой Кэрролла. Другие английские книжки для детей куда менее известны. Хотя триумфально Винни шествует далеко не по всему миру. Приведу лишь два антонимичных примера.
У поляков – больших фанатов сказки Милна есть даже улица Кубуся Пухатка, то есть Винни-Пуха, по-нашему. Коротенькая – чуть меньше 150 метров, в самом центре Варшавы – от Варецкой до Святокрестской. Премиленькая – зелёная, с липовой аллеей. Комфортно малоэтажная по нынешним меркам: здания не выше четырех этажей. Отстроенная после Второй Мировой войны на месте руин столичного района Средместье по проекту студентов местного Политеха под руководством знакового польского архитектора Штепинського и носившая (пока не умер Сталин) имя Ленина.
Но в 1954-м название улицы изменили. Поляки провели конкурс, по итогам которого самым популярным сказочным персонажем был признан Винни- Пух. Ну, Кубусь Пухатек. В честь победителя решили переименовать одну из столичных улиц. Чтобы определить какую – провели референдум. Народ решил – свежеотстроенную улицу Ленина.
Партийно-хозяйственное руководство столицы и Народной Республики Польши отчего-то не возразило. Старший Советский Брат, у руля коего недавно сменился кормчий, был так занят, что махнул рукой на эту полит- литературную «фигу в кармане» братьев – славян. И, видать, зря махнул, не исключено, что из этой улично-пуховой истории и проросла к 1956-му «Гомулковская оттепель» или Польский Октябрь…
С тех пор, вот уж скоро 70 лет, улица Кубуся Пухатка (бывшая Ленина), где на одном из домов есть мемориальная доска медвежонка (на ней он куда-то идёт с Пятачком) – одна из туристических достопримечательностей польской столицы. Впрочем, улица Винни, пардон, Кубуся, имеется и в Познани, и в Ольштыне. Поляки обожают своего медвежонка и его друзей. Я не оговорилась – именно своего, потому что у них произошла ровно та же история, что и у нас – малыши и взрослые полюбили как родной перевод Ирены Тувим (Станислав Лем даже считал, что оно лучше английского оригинала). Правда, поляки заимели «свою» книжку куда раньше нас – в 1938-м…
А вот на Мальте население вообще не в курсе – ни младшие, ни старшие, что есть книжка о Винни и его друзьях (это при том, что с 1814-го до 1964-го Мальта была колонией и военным портом Британской империи). Говорят, нет даже перевода сказки на мальтийский (один из трёх основных языков Республики). Мальтийцы полагают, что это герои диснеевского мультфильма. Правда, к чести островитян, американский Винни и его компания им не по душе. Как, кстати, и англичанам, и реальному Кристоферу Робину.
Возвращаясь к теме культа русской книжки про плюшевого английского медвежонка, нужно заметить: популярность нашего Винни была предопределена личностью Бориса Заходера.
Везение это для оригинала или слишком радикальная, и потому сомнительная смена ментальности – так с кондачка и не скажешь. В таком явлении как «русский Винни-Пух» есть и сильные, и слабые стороны.
При наличии – уже с 1980-х ещё нескольких переводов на русский книжек Милна, версия Заходера остается канонической. И любимой. К остальным отношение прохладное – при всех их явных и неявных достоинствах и огрехах. Вот ту же Алису любят разную (хотя классикой перевода считается демуровский, которых, кстати, два). У неё много крёстных лингвомам и лингвопап. А Заходер – вне конкуренции.
Одна из главных заслуг БЗ – он сумел на русском сохранить весьма затейливую стилистику оригинала и ритм произведения. Он и вправду научил (о чём, собственно, и написал в предисловии) персонажей – англичан говорить по-русски.
И хотя Корней Чуковский, предрекавший еще до публикации, успех заходеровскому переводу, и морщился: дескать, помилуйте, «батюшки» в английской сказке. Не нравился перфекционисту и стилисту Чуковскому и Пятачок – подобные вольности он счёл расшатанностью стиля Заходера. Тем не менее, по-русски герои произведения говорят даже в английском темпе!
Хотя, конечно, яркая натура переводчика и амбиции писателя и поэта Заходера, к тому же заложника своего времени, действительно, изменили природу милновских героев. Авторский мир модерна оказался подмененён зеркалами соцреализма. Что вызывает вопросы – в плане самой миссии перевода национальной литературы (и главное, ее культурных кодов) на язык другой литературной традиции.
Заходер был обязан следовать определенной концепции. Которая, если очень коротко, заключалась в том, что «переводчик – полноценный соавтор». Если чуть глубже: переводчик не только имеет право улучшить авторский текст, внеся в него изменения, но и обязан это сделать, улавливая и оправдывая ожидание аудитории, но без игнора идеологических ожиданий, для воплощения которых и был придуман метод соцреализма.
Заходеру ещё повезло – он попал в золотой период этой концепции. На заре советской власти переводчики удерживали от непоправимого ревнивого Отелло и женили счастливо выживших Ромео и Джульетту. В их оптимистическом варианте молодой Джордж Шелби успевал спасти дядю Тома, вырвав его из власти жестокого Легри.
Впрочем, что касается переделки авторского замысла, справедливости ради нужно сказать, что переводчики (и не только российские) так действовали и раньше. Когда же представление о незыблемости авторского замысла стало нормой, социальные революции внесли свои коррективы. Например, в России радикально изменился вектор цензуры – с клерикального на атеистический. Поэтому русский вариант «Русалочки» Г. Х. Андерсена подменил оригинальную историю о спасении любящей души – светлую и полную оптимизма для верующего человека – на довольно сомнительную (в плане возраста читателей, не говоря уж о сохранении авторской этической идеи), надрывную и малоубедительную мелодраму о неразделенной любви.
По иным, но тоже деструктивным (для оригинала и русскоязычных читателей) соображениям переводчика, «Остров сокровищ» – прелестная, остроумная, тонкая стилизация Р. Л. Стивенсона под приключенческие романы 18-го века, превратился в банальный скучный текст, почти комикс – со стрелялками и предсказуемыми «экшн».
Идея о соавторстве была очень манкой для одаренных писателей. Но, как приличные люди, они предпочитали обозначать апгрейд чужого текста не как «перевод», а как «пересказ» или произведение «по мотивам».
Подобная практика в нашей стране существует с 1930-х. Самые известные и удачные плоды подобного «соавторства»: «Золотой ключик» Алексея Толстого (перелицовка «Пиноккио» К. Коллоди); «Волшебник Изумрудного города» А. М. Волкова (переделка «Волшебника Страны Оз» Ф. Баума), ставший началом серии произведений, уже не имевших к оригиналу никакого отношения; «Аня в Стране чудес» Владимира Набокова. Все эти версии пользовались читательским успехом, поэтому идея улучшения переводимого текста стала концептуальной и для такого амбициозного и уверенного в своём даре литератора, как Борис Заходер (он, кстати, тоже не раз заявлял, что его версия – пересказ сказки Милна о медвежонке и его друзьях, а не точный перевод). В результате мы читаем другого «Винни- Пуха». Уж точно не того, что читают британцы. Он хороший, но аутентичность хромает…
Впрочем, авторский текст Милна «пострадал» куда меньше «Ромео и Джульетты» со счастливым концом или упрощенного и огрублённого «Острова сокровищ». Заходер впитал и замечательно адаптировал на русской почве язык и стиль Милна.
Удачными стали и находки, отсутствующие у Милна. Например, прелестные названия песен Винни-Пуха: Шумелки, Кричалки, Вопилки, Сопелки, Пыхтелки, органично вписываются в контекст произведения. А вот отдельные, правда, немногочисленные отсылки к советской действительности, оправдать сложнее – разве что, полным приятием читающей аудитории. Не одобряют критики в переводе Заходера и большое количество «сказочной» лексики, и бесконечное олицетворение неодушевлённых предметов (Чехову бы страшно не понравилась «знакомая лужа» – а малыши захлебываются смехом, когда им это читают).
Есть претензии и другого рода: переводчик не сумел до конца сохранить характер героев. Или не хотел?!
Он – она и другие животные
Вот та же, всеми любимая Сова, похожая, как точно в начале этого текста заметили поклонники русского Винни, на провинциальную училку. Не то, чтобы антипод милновскому оригиналу, но очень дальняя заграничная родственница.
В первой части «трёхтомника» Нового Дня о Винни уже говорили, что в английском названия животных – общего рода, поэтому ребенок мог сам выбирать пол для своих плюшевых игрушек. Вот и Алан Милн выбрал для своего сказочного персонажа пол, его Owl (Сова) – он.
Русский язык не так однозначен – названия многих животных у нас имеют определенный грамматический род. Поэтому иногда мужская особь, куницы, например, называется общевидовым словом женского рода. Аналогичная история с самцами мыши, лани, пантеры, белки, синицы. С другой гендерной стороны, «дамы» таких животных, как соболь, удав, дятел или тушкан не имеют в русском, образно говоря, феминитивов.
С Совой, которую Заходер ввёл в сказку о Винни, всё не так сложно, как с дятлом. Аналогом английского героя вполне бы мог наш Филин. Или Сыч. Но Борис Владимирович не пошёл по этому пути. Как сказали бы современные лингвисты, по этой причине его перевод нельзя назвать адекватным – то есть он не доносит до читателя все нюансы замысла автора.
Да, мы тоже считываем милновскую мысль: птичка едва умеет читать и писать, но обожает использовать книжную лексику и сжилась с ролью интеллектуала, пусть визуально Owl Милна представляется совершенно иным персонажем (даже по возрасту), чем наша престарелая Сова. Комизм автора сохранен. По большей части. В мультфильме Хитрука дело обстоит хуже – в том числе, и из-за дачной розовой шляпы «немодного» фасона, поэтому образ аутентичного персонажа искажен сильнее. Ну, не знаю, как если бы в мире хоббитов поселилась Баба Яга. Или на знаменитом кэрролловском чаепитии за столом появилась бы в своём сарафане и кокошнике Василиса Премудрая. Но наша-то Сова красуется и умничает в нашем мульт-лесу – потому давно стала российским мемом. К задумке же Милна и близко не имеет отношения.
Но важно даже не это. Для тех, кто знаком с оригиналом сказки и с рядом более точных (но тоже не всегда адекватных) переводов, понятна реакция смущения и даже неприязни (как пишут некоторые исследователи – фрустрации) персонажей книги, когда в Стоакровом лесу появляется Кенга. Вот Тигра – такого же экзота встречают как, условно говоря, своего, а Кенгу – настороженно. Объяснение простое и логичное с психологической точки зрения: в мужской, или, точнее, мальчишеский Лес (замкнутое сообщество) приходит женщина. У нас такая штука, например, есть в пушкинской сказке о Спящей царевне и семи богатырях.
Но в Лесу ситуация, разумеется, иная – никакого, в этом плане, сексуального подтекста. Тут обитатели начинают бояться стандартной ролевой ситуации: появилась женщина, сейчас начнет воспитывать…У Милна смешно, что Кенга еще никого и не думала воспитывать, а Кролик уже боится, поэтому и разрабатывает коварный план похищения крошки Ру и шантажа его мамаши. Но план, благодаря женской логике Кенги, проваливается: в серьёзность похищения она не верит, а Пятачка – временную подмену Ру – отмывает в ванне. Тем самым указывая, что герои – расшалившиеся дети, которых она сможет поставить на место.
В русском Чудесном лесу настороженность персонажей непрозрачна: почему они планируют изгнать Кенгу, если в Лесу уже есть дама Сова – с претензией на лавры учительницы-воспитательницы?!
Да, и это не так важно. Дело в том, что псевдоученость Owl Милна и сентиментальность его воспоминаний (кстати, удачно, вписанные Заходером в образ пожившей Совы) – по замыслу автора намекают не на дедушку Стоакрового леса, а на «мужчину в самом расцвете сил», которого и маленький, и взрослый англичанин опознаёт как давнего знакомого – одного из типов, в том числе, и детской литературы. Выпускника частной школы, который может представать в разных ипостасях – Капитана Крюка из «Питера Пэна» или Черепахи Квази из «Алисы».
Правда, у Милна Owl еще более абсурден: он и малограмотен, ибо на самом деле, нигде не учился, и глуповат, поскольку не понимает происходящего, когда Кристофер Робин идёт в школу.
Краску «школьника» добавил в свой мультфильм Хитрук. Только не бабушке – Сове. А Кролику. Он и выше ростом остальных героев (вроде как дошколят), и с характерным чубчиком (элементом советской «мальчуковой» прически аж с 1930-х). Правда, и у Хитрука непонятна иерархия отношений этого второго «учёного» персонажа с Совой – в трех сериях мультфильма они не встречаются. Но, поскольку, нет точного ответа, почему режиссер потерял интерес к проекту (об этом мельком пишет Заходер в мемуарах) и не завершил сериал о жизни обитателей Чудесного леса, рискну предположить, что задумка развалилась, потому что система отношений милновских персонажей, измененная Заходером, у режиссера не выстраивалась – ну, чтобы получилось логично и весело.
Однако три серии этого мультфильма считают шедевром и английские кинокритики и историки кино, и создатель американского сериала о Винни. Это при такой-то потере соответствия оригиналу.
От модернизма к соцреализму и обратно
Кроме казуса с Совой, у Заходера есть и другие переделки. Как уже отмечали, композиционные.
Отсутствует вторая история о Слонопотаме (когда в яме оказываются и Пух, и Пятачок, принимающие за Слонопотама стоящего наверху Кристофера Робина). Вообще, купюра объяснима: в этой главе практически нет действия, основное изящество – в остроумных (очень по-английски) диалогах, пародирующих литературную классику 19-го века. Британскую, конечно. Тут вся фишка – в манере беседы. Для перевода понадобился бы русский микс – из лермонтовской прозы и, как вариант, гончаровской.
Кроме выпавшей главы о падении героев в яму, изрядно сокращён Пролог, в котором Милн излагает обстоятельства, породившие книгу о Винни Пухе. Так, историю встречи с медведицей Винни в Лондонском зоопарке – весомый абзац – переводчик уместил в одну фразу. Изъято стихотворное посвящение «Ей» (жене писателя и матери Кристофера Робина).
Слишком вольно Заходер обошёлся и со стихами Винни-Пуха. Но тут, кое-что объясняет советский контекст. Большую часть этих стихотворений Милн сочинил в ритмах джаза (джаз в литературе – фишка британцев – современников Милна, у Олдингтона был даже роман-джаз). Наверное, Заходер не рискнул воспроизвести подобный опыт на русском, кто ж не знал в СССР до сих пор не забытый мем хрущевской поры про идеологическую неприемлемость джаза: «Сегодня ты танцуешь джаз, а завтра родину продашь».
Но вообще в «вольном» заходеровском переложении сказки английского автора присутствует некая система. Несмотря на то, что он сам – поэт, БЗ не счёл милновские стихи, преамбулу и посвящение органическими частями сказки.
И вот тут мы закольцовываем композицию нашей главки: книга Милна – произведение культуры модернизма, ровно такое же, как и некоторые его пьесы и как романы современников писателя – Вирджинии Вулф, Джеймса Джойса, Дэвида Герберта Лоуренса…
Модернизм – целая революция в литературе 20-го века, реакция на множество изменений в Европе после Первой Мировой. А Британия – форпост этого литературного явления, на берега туманного Альбиона из Штатов даже приезжает Т. С. Элиот – метр поэтического модернизма. Новая литературная реальность изменила и читателей, кайфовавших не только от авторских историй, но и от оформления и построения текст в книге, где писатели и поэты причудливо монтируют стихи и прозу, доводят до совершенства так любимые ещё эстетом Уайльдом предисловия и комментарии.
Заходеру эта традиция была известна лишь по некоторым переводам – книг Пруста, Джойса. Как метод – чужда. Он жил в стране, где общественно-политическая формация прервала ростки русского модернизма, по большому счёту еще в 1920-х. И, окончательно – в 1932-м. Официально признав единственно верным художественным методом – «социалистический реализм», предполагавший непосредственное наследование методам классики XIX века. Боре Заходеру в тот год исполнилось 14 лет. К моменту начала его профессиональной деятельности концепция деятельного оптимизма в литературе уже удавила все прочие культурные коды. Поэтому основным текстом Милна для Заходера стало повествование о Винни-Пухе, что определило и приоритеты перевода.
По счастью, талантливый литератор Борис Заходер прожил довольно долгую творческую жизнь. Менялся вместе со страной. В 1990-м отметил 30-летие первой публикации своей версии книг Милна переводом двух пропущенных в том издании глав. Эти части вошли в окончательную редакцию его перевода в составе сборника «Винни-Пух и многое другое», изданного в том же году, и много раз переизданного. Но и в этом варианте нет полноценного Пролога и отсутствует посвящение. Восстановлено деление на две книги («Винни-Пух» и «Дом на Пуховой Опушке»), сквозная нумерация глав стала отдельной для каждой книги. О существовании более полной версии знают немногие, потому что в истории отечественной литературы и в сердцах нескольких поколений россиян остался первый, усеченный вариант перевода Заходера на русский язык этой английской сказки.
В те же годы, когда БЗ «улучшил» свой первоначальный перевод, и десятилетием раньше, и уже в 21-м веке появились и другие переводы книжек Милна, претендующие на бОльшую точность и адекватность, нежели версия Заходера.
Увы, Пятачок ставший Хрюкой или Иа, превратившийся в И-Ё – свидетельствуют об обратном. Над авторами, мне кажется, довлеет заходеровский авторитет, отсюда и попытки – максимально дистанцироваться от его перевода, игнорируя жемчужины версии БЗ.
Но пока все попытки – дать читателю «истинного Милна» – менее удачны, чем перевод Бориса Заходера. Он всё-таки стремился сделать русскую версию привлекательной для читателя, а новые толмачи уж слишком увлеклись самовыражением.
P.S. «Разнообразные не те» (18+)
При всех претензиях к заходеровской версии, не претендующей, напомним еще раз, на полноценный перевод, а исключительно на пересказ, многие исследователи все чаще относят её именно к переводу. Частично это происходит по парадоксальной причине: последующие, более точные переводы куда менее адекватны, нежели созданная в непростое подцензурное время книжка от Заходера.
Прочитав альтернативные варианты перевода сказки Милна, филологи тут же стали хвалить Заходера: мол, сохранил языковую игру, юмор, интонацию и дух оригинала; излишне не русифицировал; следовал неоднозначной английской ментальности. Потому что все познается в сравнении. А в сравнении видно, что если игнорировать аудиторию, для которой переводишь, и её ментальность, то рискуешь стать единственным читателем своей нетленки. Становится понятно, что на английском – супер гуд, то на русском – тоска смертная. Трудности перевода профессионалы не из носа выковыряли.
Наиболее известной альтернативой переводу Заходера стала версия Виктора Вебера, изданная и переизданная издательством «ЭКСМО». А затем, параллельно оригиналу и с комментариями на английском и русском, веберовский перевод напечатала «Радуга».
С формальной точки зрения, работа ВВ корректна: сохранено разделение на две части, в наличии не только все 20 глав, но и предисловия, и посвящение Дороти Милн, и вообще все посвящения на своих местах. Но. Имена персонажей раздражающе «не те»: Слонопотам – Хоботун, Тигра – Тигер, Пятачок вообще – Хрюка.
Буквалистично переданный на чужом языке оригинал утратил свою лёгкость, ироничность, аромат милновского парадокса – не хватило языкового чутья перенести игру английских слов в текст на русском. Поэтические переводы в этой версии не Вебера, а Натальи Рейн – тоже не айс.
В 1996-м году в свет вышел еще один вариант русского Винни. Подстрочник от Т. Ворогушина и Л. Лисицкой. Какой-то невнятный, полуобучающий проект, где русский перевод соседствует с оригиналом. При этом перевод пестрит стилистическими нечистотами, постоянно отступает от оригинала. Имена в этой версии заходеровские, но Сова стала птицей мужского пола. Выглядит это на русском безграмотно, вот что стоило сделать умника Филином?!
Еще одним постзаходеровским и постсоветским вариантом сказки о Винни и К стал перевод Вадима Руднева и Татьяны Михайловой под названием «Winnie Пух. Дом в Медвежьем Углу». Сначала он входил в состав работы не просто переводчика, а филолога, философа и семиотика Руднева «Винни Пух и философия обыденного языка». Но потом был издан отдельно и даже раза три переиздан.
У переводчиков была амбициозная цель – вернуть «взрослого», «интеллектуального» Винни-Пуха в мир литературы и философии 1920-х годов. Поскольку творческий тандем был ориентирован, как нынешний деятель театра Богомолов, на эклектику, то и вышло у них приблизительно то, что всякий раз выходит у Богомолова: текст Островского «дописан» Чеховым и Шекспиром, а воевода царя Бориса Годунова говорит голосом Кадырова… В общем, как объяснили потом сами переводчики, они вполне сознательно отдалялись от оригинала. В дебри своего творческого Леса, ни капли не похожего ни на Стоакровый, ни на Чудесный.
Названия глав и частично новеллы они стилизовали под Фолкнера, мотивируя это решение сходством художественного пространства английской сказки и йокнапатофской саги. Отдельные диалоги и всю поэтическую часть, напротив, выдержали в эстетике популярной русской и массовой советской стихотворной традиции.
Как вы, наверное, поняли по названию их творения, некоторые собственные, да что там собственные – нарицательные имена эти новаторы оставили без перевода – для создания определенной атмосферы. Если Винни оставили английскую часть имени, то Сова у них – Сыч, Пятачок – Поросёнок, Кенга – Канга, Иа – И-Ё (пара решила придать ослику ауры китайского мудреца, поэтому назвала в соответствии с произношением английского Eeyore).
В результате читатели получили не адекватный перевод Милна (замысел автора вообще растворился в тумане густо замешанного постмодерна), а мистификацию по мотивам известной сказки. Зачем понадобилось этот текст вообще называть переводом книжек о Винни – понять невозможно, особенно учитывая количество закачанных в него непристойностей.
Что же касается работы одного их соавторов этой версии о философии сказочного мишки «Винни Пух и философия обыденного языка»… Текст Милна он препарирует при помощи структурализма, идей Бахтина, философии Людвига Витгенштейна, психоанализа и прочих теорий 1920-х – времени, когда книжка вышла в свет.
Поведение милновского персонажа филолог объясняет грудой терминов. Но во главе угла – старик Фрейд, конечно.
Поэтому бедолага Слонопотам в результате болезненной дешифровки оказывается банальным фаллосом, если точнее: «огромным, набухшим, набрякшим». Как и пустой горшок из-под мёда, что мишка принес ослику. Правда, в этом случае, фаллос «обессемененный, пустой».
Воздушный шарик Поросенка – «упругий символ беременности».
Ну, и еще много всякой всячины про латентную сексуальность – ослика, медвежонка. Короче, та еще философия в этой работе – как говорится, мамадарагая…
Впрочем, чему удивляться – разве что беспомощности интерпретации нашего семиотика и философа, попавшего под влияние кучи англоязычных работ, написанных много раньше рудневской «философии». Работ, в которых Винни и его друзья стали носителями самых разных философских и даже политических идей. При помощи их лесного мира популяризировали даосизм. Создали сатиру на академическую философию и литературоведение. И даже навесили на безобидных эшдаунцев ярлык марксистов. Всё это было, конечно, классным интеллектуальным постмодернистским стёбом, в котором отражались разные грани ушедшего века.
Но мне больше всего понравился вердикт канадских психиатров, вынесенный уже в нашем веке всем жителям Стоакрового леса.
Здоровых и нормальных не выявили.
Кристофер Робин оказался аутистом. У Винни нашли синдром Туретта. Пятачку прописали протексин (противопаркинсонический препарат), ослику Иа – кто бы сомневался – антидепрессанты.
Боже мой! Даже книжный мир ненормален, что ж мы хотим от реального (кроме хорошей таблетки)?!
Разве что интересную книжку. В подарок на Рождество.
Москва, Вера Владимирова
Источник: