Однажды пианист Саша Сац пересказал мне диалог, подслушанный в очереди в универсам в 1988 году. «Скоро опять подорожает водка». – «Да нет, Сахаров не допустит…»
В 1988 году фамилию Сахарова знали все. Он был уже популярным политиком, с которым люди связывали свои надежды, даже такие скромные. В тот год все скупали транзисторы, чтобы слушать его выступления на съезде даже на улице, на работе, в транспорте. А для меня самым знаковым событием стало то, как Андрей Дмитриевич отказался возвращаться из ссылки в Горьком, пока на свободу не выпустят всех политических заключенных. Он назвал много фамилий, в том числе, кстати, и мою.
И, что самое интересное, это требование Андрея Сахарова было выполнено. Что касается меня, то я к тому времени отбывал уже второй срок за самиздатовский правозащитный информационный «Бюллетень В».
Когда меня выпустили и разрешили издавать журнал «Гласность», журнал открылся статьей Андрея Сахарова.
Мы встречались и лично, но я все-таки больше общался с его женой Еленой Боннэр, которой передавал свои записи, а она меня снабжала иностранной прессой.
Андрей Сахаров мог бы изменить страну, но не успел этого сделать. Проблема была даже не в том, что он умер почти сразу после того, как получил трибуну. На съезде Сахарову по-прежнему не давали микрофон, а Горбачев с ним демонстративно не здоровался. В Верховном Совете было довольно много действующих и отставных сотрудников КГБ, поэтому отношение к Сахарову там было соответствующее. Правда, его похороны стали грандиозной демонстрацией, которой Москва не знала за всю свою историю.
Борьба с Андреем Сахаровым ведется в некоторых городах и поныне: в Москве на Чистых Прудах планировалось провести фотовыставку, посвященную Андрею Дмитриевичу, но ее не согласовали без объяснения причин. Оказывается, конструкции для уличных щитов якобы понадобились для празднования другого события.
Источник: